...Квазимодо несчастен, Квазимодо влюблен.

Иногда я вспоминаю полумрак, поселившийся в сырой комнате, из-за тяжелых штор. Зимой никогда нельзя было угадать, ночь стоит за окном или же день, бродить по коридорам вслепую помогала только музыка.
В хорошие дни, наполненные мягкими запахами, это с самого утра был Рой Орбисон, поднимающий дом с ног на голову. Это была легкость, звенящая радость и потерянная годами беззаботность.
В дневное время, в те часы, когда запрещалось говорить, а ходить из комнаты в комнату можно было только на цыпочках, это был поглощающий все голос Паваротти. Перед его мощью ты чувствовал себя ничтожно малым, ты чувствовал себя немым и по телу шла мелкая дрожь, словно тебе было дозволено приобщиться к чему-то невыразимо великому.
А вечером наступало время колокольного звона. То было хитросплетение французского в "Нотр-Дам де Пари", это была энергия и всегда нечто, что угнетало.

Quasimodo est triste, Quasimodo est fou. Квазимодо грустит, Квазимодо обезумел.

И вдруг я погрузился в этот звон спустя долгие годы, и что-то во мне скрутилось узлом, взвыло, заскреблось и откликнулось несчастьям изувеченного человека.

Moi qu'aucune ne femme ne regardera jamais dans les yeux. Мне же ни одна женщина ни разу не взглянет в глаза.

Когда я воскрешаю те дни в памяти, мне хочется ходить по стенам, хочется снять с себя телесную оболочку и освободиться. Эта музыка создает в сознании помешательство и истерику, она рождает страх и одновременно закаляет волю. Я пропускаю тексты иглами через кожу и следы кровоточат месяцами. Это возвышает меня, но делает еще более несчастным. Это заставляет искать.

Toutes ces cloches que je sonne
Kyrie Eleison,
Hosanna, alléluia, dies irae dies illa

Toutes ces cloches de malheur,
Toutes ces cloches de bonheur,
Toutes ces cloches
qui n'ont jamais encore sonné pour moi.

Все эти колокола, в которые я звоню -
Кирие элейсон,
Осанна, аллилуйя, dies irae dies illa

Все колокола несчастья,
Все колокола счастья,
Все эти колокола, которые
Никогда еще не звонили по мне.